Читать интересную книгу В ожидании революции - Роман Воликов

Поздно вечером он звонит из машины жене: «Ильзе! Я срочно уезжаю в Ливерпуль по консульским делам. Наши морячки опять почудили в порту. Вернусь через два дня».

– Ох, уж эти морячки! – смеётся жена. – Ты заедешь за чистыми рубашками?

Нет, говорит он, меня просили приехать как можно быстрее. Куплю по дороге. Как Магда?

Я волнуюсь, говорит жена, первая беременность. Если заметишь неладное, он паркует машину на стоянке возле придорожного мотеля, сразу вызывай ветеринара. Даже ночью, у нас эта услуга оплачена.

Приезжай скорее, говорит жена, мне одиноко спать без тебя.

Он снимает номер на имя Джона Бэтхэма. Кто такой, этот Джон Бэтхэм, думает он, плотник на верфи в Бристоле или фермер на неприветливых Бермудах?

Для себя он называет это даосской практикой. Полная темнота. Бутылка виски, до дна в три приёма, безо льда и без закуски. Сигарета. Он звонит портье по внутреннему номеру: я завтра улетаю в Чили. Очень долгий перелет. Не беспокойте меня завтра целый день. Пометьте, разбудить в девять тридцать вечера. Спасибо.

Ещё сигарета. Опорожнение. Первая таблетка снотворного. Тело расслабить легко, с мозгом придётся потрудиться. Он прокручивает в памяти знакомый до каждой запятой файл. Пинос. Борис Абрамович. После поступления в институт сменил фамилию на Сосновский. Логично, пинос на латыни сосна.

Последний приём виски. Опорожнение. Сигарета. Один из первых новых. И, безусловно, самый яркий. Весь джентльменский набор: пирамиды, чёрный пиар, бюджетное мошенничество, посредничество в первую чеченскую войну. При недавно усопшем президенте стал серым кардиналом. Он смотрит на часы: вторую таблетку снотворного через десять минут.

После избрания нового президента, хорошо подмечено – избрания, вступил с ним конфликт. Конфликт проиграл, эмигрировал в Англию. Активов в России, после некоторой борьбы, лишился. Недавно, после серии судов с чукотским олигархом, лишился и активов за её пределами. По меркам миллиардеров, теперь – нищий.

Сигарета. Вторая таблетка снотворного. Надо поставить будильник на восемь утра, чтобы выпить третью таблетку. «Жизнь есть дурная повторяемость неблаговидных поступков…» Кто это сказал? Парменид? Скорее, Пифагор. Пифагор уж точно применил бы своё любимое слово – предел. Чтобы извлечь смысл, надо установить предел. Кому надо?

Всё! Спать…

2

– Здравствуйте! – Пинос сидит к нему спиной. – Я ждал вас!

У него крепкие нервы, подумал он, даже не повернулся. Он молчит.

– Вы немой? – голос Пиноса спокоен.

– Нет, – говорит он. – Просто сказать: «добрый вечер!» прозвучит как неподобающий случаю оптимизм.

– Вы человек с юмором, – говорит Пинос, встаёт с кресла и поворачивается. – Я думал, что мой палач будет выглядеть по-другому.

– Разочарование, в определённом смысле, моя профессия, – говорит он.

– Да, конечно, – говорит Пинос. – Звать полицию, насколько я понимаю, бесполезно.

– С властями вопрос согласован. Сочувствую, но англичане вас сдали, Борис Абрамович.

– Я им никогда не нравился, – говорит Пинос. – Рано или поздно это должно было произойти. А когда полчаса назад я обнаружил, что охраны и обслуги нет ни души и телефонная связь отключена, я сел в кресло и стал ждать.

– Теоретически у вас было время сбежать, – говорит он.

– Куда? – Пинос смотрит сквозь него. – Вы же всё равно найдете. А в моём возрасте быть подстреленным как зайчик на лугу просто неприлично. Вы курите?

– Да. Вас угостить?

– Будьте так добры. Я бросил курить семнадцать лет назад, а сегодня есть все основания начинать. Хотите выпить?

– Спасибо, на работе не пью, – он протягивает пачку сигарет.

– Я тоже не буду, – Пинос затягивается сигаретой. – Ах, почти забытый вкус бурной молодости. В чистилище лучше поступить трезвым. Как вы думаете, вы должны в этом неплохо разбираться.

– Вы преувеличиваете мою компетенцию, – он тоже закуривает. – Моя работа заключается в том, чтобы подвести к черте. Что за ней, я не знаю.

– Хорошо, – говорит Пинос. – Поговорим, как практичные люди. Каков набор услуг?

– Он отработан веками, – произносит он, – и не так велик. Либо принять яд, либо повеситься. Поскольку вы не римский император, вскрыть вены в горячей ванне – будет выглядеть вульгарно.

– Я не предполагал, что у вас есть эстетические принципы, – говорит Пинос. – Вопрос на засыпку: а если я откажусь?

– Я вас покину, вместо меня придут два человека. С лёгкой руки кинорежиссёра Бессона, мы их называем Мусорщик и Доктор. Один будет держать вас, второй сделает внутривенное. Всё.

– Пошло, – согласился Пинос. – Обойдёмся без водевиля. Сколько у меня есть времени?

– До рассвета, – говорит он. – Тёмные дела требуют тёмного времени суток.

– Не так уж мало. Положите пачку на стол, чтобы я не просил каждый раз сигарету. Расскажите о себе. Трудно откровенничать с совершенно незнакомым человеком.

– Вам хочется откровенничать? – спрашивает он.

– Провести последние часы перед смертью в безмолвии это бездарно, – говорит Пинос. – У вас нет причин меня опасаться.

– У меня самая обычная биография, – говорит он. – Родился и вырос в Кеми, это городок в северной Карелии.

– Я знаю, – сказал Пинос. – Оттуда пароходики бегают на Соловецкие острова. Я был когда-то, очень давно.

– На третьем курсе юрфака ленинградского университета был завербован в организацию, интересы которой я здесь представляю.

– Какой я у вас по счёту? – спрашивает Пинос.

– Не первый.

– Вы, по-видимому, относитесь к той части населения нашей страны, которая считает меня исчадием ада?

– В известной степени. Хотя морализаторство не моя стихия.

– Я очень хотел жить, – после некоторой паузы говорит Пинос. – Я ведь начал заниматься бизнесом сравнительно поздно, в сорок три года. Даже фарцовщиком не был в славные советские времена. Научный сотрудник в физтехе, сначала обычный, потом, когда защитил диссертацию по полупроводникам, старший. Двухкомнатная квартира в Беляево, которая досталась от покойного отца, очереди в магазин за всем на свете, раз в год на две недели «дикарём» в Крым. Сейчас трудно представить, но я был с бородкой норвежского шкипера, такой социалистический денди, одетый в польские джинсы и финские кроссовки, с болгарской сигаретой во рту. Году в восемьдесят втором, да, верно, в восемьдесят втором, Брежнев умер, жизнь совсем убогая наступила, вы должны помнить эти времена…

– Я помню, – говорит он. – В тот год я поступил на юридический в Ленинграде.

– Совсем меня эта серость достала. Я походил с неделю вокруг да около ОВИРа, собирался подать документы на выезд в Израиль. Но жена, второй ребенок недавно родился, куда со всем этим багажом. В общем, вместо Израиля, купили дачный участок по Новорижскому шоссе, в институте как раз выделяли, такое болото было на месте сегодняшних элитных поселков.

– Фрагмент с дачей как-то выпал из вашей биографии, – говорит он. – В наших данных это не зафиксировано.

– А потому что я дачу так и не начал строить, – сказал Пинос. – Нет у меня склонности к сельскохозяйственной жизни. Вместо этого я развёлся. Хотя точнее будет сказать, что меня развели. Первая супруга моя была женщина домашняя, по гостям не любила ходить. А мне сидеть в нашей квартирке в Беляево, особенно зимними вечерами, было невыносимо. Семьянин из меня, конечно, был плохой. Тогда было модно, говоря современным языком, тусоваться по квартирам. Интересные люди приходили, писатели, ученые, художники. Дело было, как я уже сказал, зимой, в феврале, огромная коммунальная квартира на окраине Филей, пустая, потому что дом готовили к сносу. Выступал какой-то бард, то ли Городницкий, то ли этот «жаль, что в кухне не наточены ножи…», он только начинал.

– Митяев, – подсказывает он.

– Возможно, – говорит Пинос. – Я уже точно не помню. И вот представьте, среди довольно большого количества людей я вижу сочетание несочетаемого. Высокая, рост за 180 см, длинноногая якутка. Короткая юбка вровень с ватерлинией, кофточка едва прикрывает потрясающую грудь. Она оказалась поэтессой, читала свои стихи, полную восточную муть. Но мне было не до содержания, я буквально сжирал её глазами.

– Наира, – говорит он.

– Наира, – повторяет Пинос. – Я курил на лестничной площадке, она подошла и сказала: «Есть желание изменить жене?». Я, признаться, растерялся. Она смотрит на меня, чуть заметно улыбаясь, и говорит: «Паспорт с собой?» С собой, говорю я. Тогда поехали. Мы вышли на улицу, поймали попутку и приехали в аэропорт. «Мы едем ко мне!» – сказала Наира, купила два билета на самолёт и мы улетели в Нерюнгри. Отлёт был буквально минут через сорок после того, как мы приехали в аэропорт, так что у меня не оставалось времени включить тормоза. Откуда она это знала?